Автор: Егорова Елизавета Михайловна, председатель приходского совета, ктитор храма Иоанна, пресвитера Оленевского.

На нашем сайте в разделе «Рассказы» публикуются живые свидетельства о чудесах и помощи праведного Иоанна Оленевского. Представляем Вашему вниманию очередной рассказ. 

19 января 2019 года. Крещение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Настроение великолепное. Служба давно кончилась, а около храма мест нет для машин, но в храм никто не заходит.
— А чьи же это тогда машины, — спрашивает паломница, попросившая меня показать им храм в честь Иоанна Оленевского.
Она с сыном (но за рулем сама) у парня нет прав и я не спрашиваю почему. В келье, где я принимала гостей уже вторые сутки, они были уже несколько раз, но про храм услышали только сегодня. Мы зашли в храм, поклонились праздничной иконе, частице мощей десницы Иоанна Оленевского, его иконе и поставили свечи. Гости записались на акафист, зашли в музей и мы пошли к роднику. Видимо, музей произвел на них такое впечатление, что всю дорогу до родника, они говорили только о старце, о его жизни на этом месте. Погода была теплая для Крещения и мы шли неторопясь, наслаждаясь чистым зимним воздухом, а они всё спрашивали и спрашивали об Оленевском чудотворце. Уже подходя к огромной толпе у родника женщина спросила:
— А можно мы еще приедем сюда, столько нового и интересного, о чём мы раньше и не знали? Вы расскажите нам еще про музей? Можно приехать?
— Конечно можно, только обязательно сначала позвоните мне, а то зимой я не всегда здесь бываю. И если вы меня заберете из Пензы, у меня-то нет машины, то все вам расскажу и покажу.
— Е.М.? Здравствуйте! Смотрите, что творится, очередь прямо в купальню. Надо сделать отдельно раздевалку для мужчин и женщин встретила нас деловая, задорная женщина.
— Надо бы, да на что делать? Вон Коля чуть не плача пошел с пустым ящичком для пожертвования. Никто за целый день ни копеечки не положил в ящик нашему помощнику, ни в храм не зашли, свечку даже никто не купил. А он здесь чистил снег, старался, готовился целую неделю, но никто его не отблагодарил. Мы конечно, изыщем возможность, оплатим его труд, а вот строить новую раздевалку средств нет, так что извините, пока так.
Женщина недовольно поводила глазами и ушла к своей группе. Ее встретили шумно, весело, поговаривая о том, как, чем и где они буду согреваться после купания. Праздник, весело, из некоторых, спустившихся прямо к роднику машин, раздается веселая музыка.
Мои спутники решили приехать за водой на следующий день, и мы неторопливо по тропинке вернулись на стоянку около храма при этом я рассказала им историю, которая случилась у этого родника весной прошлого года.

Убираюсь я в трапезной, вдруг прибегают Мишка и Кирюшка и кричат:
— Е.М., у родника опять набезобразничали.
— Кто, когда? — расстроилась опять я.
— Не знаем, но от цветов уже пахнет.
— Ой, сил нет, а надо бежать, пойдете со мной?
— Нет, мы пойдем кроликов кормить, а туда уже пошли три женщины.
Под горку-то я быстро догнала этих женщин. Они шли неторопясь, разговаривая, оглядываясь по сторонам, наклоняясь, чтоб сорвать понравившийся цветочек.
— Доброго здоровья, дорогие паломницы!
— Здравствуйте, а откуда Вы знаете, что мы паломницы? — почти в один голос отозвались они.
— Машина стоит у храма. Ваша?
— Да, наша, а причём тут машина? — встревожилась самая молодая из них.
— Да ни при чем, только у храма машины ставят в основном паломники.
— А… поэтому, — успокоилась хозяйка машины.
— Не только поэтому. Местные-то не ходят по этой тропинке так вольготно, беседуя неторопясь, любуясь окрестностями, собирая цветочки.
— Какая Вы наблюдательная, — отозвалась женщина средних лет, интеллигентного вида, в платье и шарфике специально, видимо, приготовленных для таких поездок.
— Приходится быть наблюдательной. Вы для кого цветочки набрали? — осторожно спросила я ее.
— Для батюшки Иоанна Оленевского
— А что, Вы ему прямо в руки их отдадите?
— Ну почему в руки, — рассмеялась паломница, — в баночку с водой поставлю.
— И где же Ваша баночка?
— Да там найду какую-нибудь бутылку, там полно в кустах.
— А кто же их туда набросал? — с сокрушением спросила я.
— Откуда я знаю, набросал кто-то, я на день Победы приезжала с мужем, он мне нашел бутылку-полторашку, обрезал ее и получилась вазочка, — уже медленно договаривала она, догадываясь о чем-то.
Остальные посмотрели на нее и все трое покраснели. Вот и родник о котором написано:
«Любимый старец Иоанн
Оленевский святой
Благословил на радость всем
Родник с живой водой.»
Портрет старца во весь рост встречает нас своим всепрощающим взором. Перед ним стоит обрезанная половинка с зеленой вонючей водой в которой плавают гнилые остатки цветов. Перевязанные крест на крест веревочки, загораживающий вход к портрету, оборваны. Пол над источником грязный, истоптан чьими-то туфельками, приходившими к святому в дождливую погоду.
— Это не мы, мы ставили сбоку, веревочки не мы сорвали, мы поняли, что туда нельзя заходить, поймав мой взгляд, торопливо заговорила, оправдываясь, самая старшая из них.
— Конечно, нельзя, — возмущенно проговорила одна из вновь прибывшей группы женщин, — там же родник, вода, а между досок может попасть грязь с ботинок в эту святую воду, а из этих «вазочек» тухлая вода может вылиться туда. Как вы думаете: обрадуется или огорчиться святой старец нашему такому почитанию?
— Мы его просим об исцелении, а сами что ему приносим?
— А я никогда так не ставила, я посадила цветочки вот на край этой кирпичной кладки-лавочки. Ой! А я не такие цветочки сажала, — удивилась она, — здесь почему-то другие цветы растут, — сникла она, глядя на поникшие стебельки трудно узнаваемых цветов.
— Да, ну что же это такое? Мы же осенью здесь посадили три плакучие ивы! Где же они? – снова возмутилась женщина из вновь прибывшей группы, — значит это Вы выдернули их, сажая свои цветочки! Зачем же вы сажаете, если знаете, что не приедете поливать их?! — еще больше разгорячилась возмущенная женщина, которая осенью сажала кустики ивы, — у деревца корни глубокие, они прижились бы здесь, а вы выдернули!
— Да мы думали, что это бустыль прошлогодний. Мы тогда пропололи и посадили цветы, — с досадой на себя оправдывалась пожилая женщина.
— А спросить нельзя было прежде, чем сажать, — кипела разгневанная хозяйка уничтоженных ив.
— А сколько раз вы приезжали поливать свои посадки? — вставила еще одно неравнодушная.
— Я думала, кто-нибудь придет, увидит и польет.
— А если в этот день никто не придет или придут недогадливые, а жара будет, и цветы на следующий день погибнут, — все напирала возмущенная паломница, — это надо, саженцы выдернули, посадили цветы на погибель и еще кто-то посадил и тоже на погибель!?
— Да как же так можно, да что же вы делаете?! Е.М. зачем Вы разрешаете им так делать?
— Успокойтесь дорогая! Я понимаю, как Вам больно видеть такое отношение к святому месту. Но ведь за всеми не углядишь и у нас нет ни дворника, ни садовника, а кто есть, так во славу Божию трудятся, когда у них есть время. Вот опять надо отмыть родник и купальню. Вы взгляните какое там безобразие: мало того, что деревянный настил в грязи, хотя только в тот четверг мыли, носки вонючие валяются, даже трусики детские кто-то забыл. Потребительски относятся к святому месту. Разве я одна за всеми услежу? Вот по хорошему-то надо было зайти сначала в храм Иоанна Оленевского, хотя бы свечку поставить, музей посетить, там я или Юленька рассказали бы о старце, о его святой жизни, о чудесах на роднике, у дуба, на могилке, в келье. Оставили бы хоть какое-нибудь пожертвование, а Господь по молитвам старца воздал бы сторицей. А мы могли бы нанять на эти денежки человека, который постоянно следил бы за состоянием святого места. А то бегут все: «Мы купать, мы купаться…» А послушать рассказ о чудотворце… Но в ответ: «Не, мы только купаться». Вот и выходит, что перед образом старца Иоанна протухшая вода с гнилыми цветочками, вместо многолетних саженцев ивы, засохшие цветы, по кустам разбросаны пустые использованные банки и бутылки… Из Москвы приезжает человек и убирает здесь мусор, а остальные…
— Е.М., смотрите, — шепотом проговорила девочка, видимо, дочка возмущенной паломницы, — они собирают бутылки.
Все невольно оглянулись на трех паломниц, набравших каждая по целой сумке грязных пакетов бутылок и обрезок от них и поспешно пошли в горку, неся с собой следы чужих, да и своих посещений святого места.
— Вот и хорошо, — сказала женщина в черном (может монахиня?), — значит они осознали, раскаялись и сделали то, что сделали, и это лучше, чем если бы, они искупались, или опять цветочки поставили.
Мы посмотрели на глаза Иоанна Оленевского на портрете. Они, казалось, улыбались.

Все бросились что-то делать: кто намоченным носовым платком протирал истоптанный пол перед образом, кто оглядывался, куда вылить гнилую воду, куда деть вонючую половинку пятилитровки с зелеными полосками от протухшей воды, кто-то завязывал оборванные веревочки, преграждавшие путь к портрету, кто-то уже суетился в самой купальне. Я села на кирпичную кладку-лавочку и ко мне постепенно, споласкивая руки под струей воды из родника, стали подсаживаться одна за другой труженицы-паломницы. Только девочка со своей, как оказалось, бабушкой, набрав полную сумку мусора, поспешно ушли.
— Это они торопятся, так как муж этой Галины не пошел со всеми, а остался в машине, приказывая им вернуться по-быстрому, при этом пересыпая свою речь такими матерными выражениями, что она лишний раз не рискует провоцировать его, тем более при внучке.
— А Вы откуда ее знаете? — спросила молоденькая белокурая женщина.
— Так, разговорились, когда убирались в купальне, познакомились. Они же рядом с нашей машиной остановились, я и услышала, как муж ее «провожал», может поэтому она такая расстроенная, — ответила Полина Александровна (тоже познакомились).
— Ой, мой тоже стал выражаться при мне, — сказала белокурая Лена, — а на меня это так давит, я буквально заболеваю от его мата, будто рассыпаюсь вся. И это началось недавно, наверное, как я воцерковляться начала, мат его такой нескладный, он ведь раньше совсем не ругался, хотя может только при мне.
— А ты что же ему не скажешь, что это тебя оскорбляет, убивает даже, как ты говоришь? — удивилась Полина Александровна.
— Я говорю. Он начинает со мной разговаривать после этого, как ни в чем не бывало, а я молчу. А он допытывается, почему обиделась, я отвечаю ему почему, а он удивляется: «Не может быть, я так не говорил».
— Вот.., — многозначительно подняла указательный палец женщина в черном, — это бесовская работа.
— А мой таким изысканным матом меня кроет, что хоть записывай и тоже потом говорит: «Не может такого быть, я так не говорил», — вступила в разговор женщина с красивой прической седых волос, не расслышав комментарий женщины в черном. Все посмотрели на нее, на ее волосы, а она: — Вот, вот, за седые волосы меня поедом ест, старухой, мол, прикидывается. Платок при нем хоть не надевай. А я уже не могу краситься, да и разве не красивые у меня волосы?
— Очень красивые, серебристые, а мы думали, что это Вы так покрасились, — за всех ответила женщина с явно крашенными волосами, — я тоже больше не буду краситься, устала я с этими покрасками.
— У меня муж, другим меня достает, — воодушевилась эта Антонина из группы с третьей машины, где девушка за рулем.
— Мы оба уже давно на пенсии, он по горячей сетке ушел на 5 лет раньше. Дети у нас выросли, а я привыкла к общению с людьми. Вот я, как-то случайно, разговорившись с одной женщиной регентом церкви, стала ходить в церковь. Я же учитель музыки. Воцерковилась. Стала петь на клиросе, вести воскресную школу для детей. Жизнь опять наполнилась смыслом. Да каким. А муж, изозлился весь, сиди дома, да вари только, хотя он сам хорошо раньше готовил. Он работал посменно. Двое, через трое. Картошки нам с детьми нажарит, котлет напарит, щей наварит.
Теперь ничего не хочет делать. Сиди около него и только вари, да убирай, а он только лежит перед телевизором и ноет: скучно, скучно, скучно, все болит. Приглашу его куда-нибудь в паломническую поездку, так он так разорется: что, я дурак что ли… Дальше одни многоточия, это ты такая сякая, грязнуля, — ну я уж не буду повторять эти глупости, — да если бы я знал, что ты будешь такая дура, ни за что не женился бы на тебе. Опомнился к концу жизни.
Женщина в черном, оказавшаяся знакомой этой Антонине, опять сказала:
— Вот, а убираться надо, — и подняла указательный палец.
— Ты что, Мария, ты что не знаешь, что у меня порядок получше, чем у других? У меня не только музыкальное, но и художественное образования. Я и ремонт сама делала, он мне даже не помогал. Все ссылаясь: на тебя не угодишь. Я и шью сама дома. И шторы какие пошила, лучше, чем в салоне-магазина, не квартира, а картинка. А пыль бывает, конечно, за ней хоть каждый день гоняйся, она так и липнет, особенно на телевизор, который он, неотрываясь, смотрит. Вот праздники, например, и утренняя и вечерняя и спевки с детским хором, не до пыли мне, конечно. Да и не кусается она пыль-то, — как то горестно рассмеялась она, — да и он стокилограммовый здоровяк под два метра, не может что ль пыль стереть со своего телевизора?! Так нет, меня гложет: ты такая рассякая, и мать у тебя не такая, и отец не такой, и брат ему не угодил, как баба базарная. Вот иной раз убила бы его. Он ведь раньше, совсем другим был: добрый, спокойный. Я так его любила. Правда пил раньше иногда: тогда тоже мне доставалась. Ревнивый был! Бывало, неосторожно, спрошу, например: «Мне очень нравиться певец, из Белоруссии, который поет: «Колодец, колодец, дай воды напиться», как его зовут? Ну! Все! С полгода будет меня донимать: «Ты вышла бы за него замуж? А он лучше меня? А чем лучше?» Ну тогда хоть по пьянке, а сейчас? А сейчас: «Куда наряжаешься, к своим попам?». Я на исповеди одному батюшке рассказала, так он говорит: «Муж глава семьи, ему подчиняйся!». Ничего себе! Он в церковь не ходит, сколько не уговаривала, не причащается. Один раз собрался по великой нужде, стал исповедоваться и говорит: «У меня грехов нет, я не крал, не убивал, жене не изменял». И к причастию, соответственно, не пошел. И как ему подчиняться? Лечь с ним рядом и смотреть в ящик?
Все посмотрели на Марию. Завязав черный платочек пониже она подняла пальчик и сказала:
— Вот тут я уж не могу ответить, хотя святые девы-мученицы отцам своим язычникам не подчинялись, даже до смерти, семь жен армянских тоже мужьям язычникам не подчинились. И стали святыми-мученицами. А тут уж, я не знаю, тут надо духовника хорошего, опытного. Кому подчиняться, кого слушаться? Бога или мужа-самодура? Тут уж я не могу сказать. Это к священнику надо, к опытному, духовному.
Все замолчали.
— А меня, как мой муж раздражает и компрометирует перед моими друзьями и знакомыми, — будто очнувшись проговорила девушка-водитель. — Я пригласила как-то свою очень хорошую знакомую. Она вошла и говорит: «Мир вашему дому», а я отвечаю: «С миром принимаем». Муж, видимо, услышал эти слова и когда мы сели попить чаю с тортом, который принесла гостья, он зашел к нам на кухню в одних трусах, говорил что-то несуразное все матом. Вот ужас то!
— А что же вы его не позвали изначально, — спросила всезнающая Мария.

— Как не позвали? Я его заранее предупредила, уговаривала, так он: «Чтоб я с такими дурами…». А потом… явился голым. Ну как это терпеть?
Всезнающая Мария долго молчала… А потом говорит:
— Да, у каждой своя печаль: кого нескладным матом давит, кого изысканным кроет, кого заставляет около себя сидеть, да на него глядеть, кого ревность замучила, кому попы не угодили, а все почему. Потому что в вас самих нет смирения и терпения. Повели бы вы себя по другому, глядишь и мужья бы за вами пошли к Богу, или правильно сказать, вы пошли бы за ними.
— Нет уж «сделанного в «гузне» не перековать и в кузне. Как бы мы себя не вели, эгоисты ленивые и инертные не изменяться как-бы мы их не ублажали. Вот мой, — перебила ее до сих пор молчавшая, приятного вида женщина лет шестидесяти, — когда я стала постоянно ходить в церковь, молиться и за него, естественно, и за всю родню. Особенно за детей и внучат. Так вот он стал жаловаться детям, что я его бросила, что он через меня болеет, что это я ему намолила всяких болезней. Это ведь надо сказать такое?! Вот Мария говорит, что это бес их смущает и настраивает против тех, кто к Богу стремиться. Ну, ладно, бес, а он то где? Он что не понимает, что больно мне слышать от него такое на старости лет? Да и прощала я ему все, а он все дальше «в дурь прет». Он, что дитя малое, не понимает, что нельзя так с любящей женой? Разве он не шел всю жизнь за мной и рядом со мной? Все пел:
«Представить страшно мне теперь,
Что я не ту открыл бы дверь,
Не той бы улицей прошёл,
Тебя не встретил не нашел».
Женщина с трудом поборола слезы:
— Я конечно, всегда знала, что он маменькин сыночек, пискун и нытик, но чтоб так обвинять меня, когда я ради него и детей всю душу отдаю!
— Ну уж Вы не расстраивайтесь так, — стали утешать ее женщины.
— Да, я расстраиваюсь. Я вот приехала к старцу спросить, что мне делать, как вести себя? Неужели мне надо перестать ходить в церковь?
— Вы его с собой берите, — вставил кто-то, явно прослушавший начало разговора.
— Я бы рада, сколько уж лет зову, сколько уж бьюсь над этим, не получается, видно уж только «могила горбатого исправит», — уж горько плача закончила женщина и опустила голову на руки, — ему не только я, но и попы виноваты…
— Ох уж эти попы, — опять подняла пальчик Мария, — хотя и они бывают виноваты. А вы ведь все любите своих мужей-то, — хитро усмехнулась она. Никто ей не ответил. Воцарилось неловкое молчание. — Ох уж эти попы, — пыталась выйти из сложного положения, возобновила Мария, — но ведь не все такие, которые не угодили вашим мужьям, есть такие священники, которые и таких, как ваши мужья, приводят к Богу…
— Е.М., — кричит опять Мишка, — идите скорее в музей, там на газельке приехали.
— А Юля где?
— Она их пока в храм повела, но они просят Вас провести экскурсию.
— Хорошо, иду, иду! — а в голове застучала мысль: «И как же нам женщинам быть? Господи!!! Подскажи! Как правильно? Научи!»