Кузьминки — куриные поминки.

Народная интерпретация праздника Космы и Дамиана.
Свекровь послала Нюрку к тете Дусе за штопольной иголкой с острым концом, чтобы она, крепкая, легко прошивала наперник. Кур-то много порезали на продажу, пуха много, подушки надо шить, а иголку в прошлом году Евдокия брала, а принести забыла. От Краснополья до поселка далековато.
— Тетя Дуся, здравствуйте, а вы почему кур не готовите на базар? — защебетала Нюрочка, видя, что двор чистый, не в пуху, а куры спокойно гуляют вокруг хозяйки.
— Да, Анюта, здравствуй! Кто же им головы-то поотрубает? Все мужики своих кур рубят да потрошат. И мужиков-то мало с войны вернулось. Мой вон, как война кончилась, написал: «Жив-здоров, еду домой,»- а где он? Два лета уж прошло, осень глубокая, Кузьминки на дворе, а его все нет. А ты чего пришла, по делу или так?
— По делу, за иголкой.
Двойняшки-первоклассники подбежали к матери: «Мам, скажи Нюрочке, чтобы она с нами в прятки поиграла».
— Чего надумали, пострелята, у Нюрочки уже скоро свои детки будут, а вы всё ее в прятки играть зовете. До вас ли ей?
— А до кого? — теребя подол мамкиной юбки, загалдели дети, — до кого?
Но и матери было не до них. Нюрочка увидела, как облокотилась тетя Дуся на козлы, где лежало недопиленное полено, уставилась мокрыми глазами на дрова, наколотые ею же, и запричитала на детей скрывая слезы:
— Вы почему до сих пор дрова в сарай не перетаскали?
Все играть бы вам, а мать одна разрывается на все.
Нюра поняла тоску и причину слез этой красивой молодой женщины, не намного старше ее, и вкрадчивым голосом зашептала:
— Тетя Дуся, а сходи ты к Ивану Васильевичу в Оленевку, он всё тебе скажет про дядю Витю, жив он или нет.
— Анюточка, милая, пойдем со мной, я давно это задумала, да дороги не знаю, а ты была у него в девчонках прошлым летом, пойдешь?
— Пошла бы, да как маманя отпустит, тогда ходила — у своей мамки отпрашивалась, а теперь — свекровь.
— Пойдем, Нюра, она сестра мне, не откажет.
— Пойду, пойду, — машинально отвечала Нюрочка, вспоминая, как в прошлом году, будучи у старца, она спросила, когда он благословил ее замуж. — А можно вам теперь гостинчик передать, мамка велела?
А он: «Давай два яичка-то, а три отнеси назад, положи в гнездо, а то мамка-то заругает, она ведь тебе только два дала. Зачем ты еще три тайком взяла?»
Даже сейчас, спустя столько времени, Нюрочка покраснела от стыда: «Какой старец, и как это он все знает и видит издалека?..»
— Ну пойдем, завтра же пойдем или нет, на Михайлов день пойдем, — сказала Евдокия, а сама подумала:
«Завтра попрошу Коленьку кур порубить, они сироты, без отца бедные, потрошков им отдам, а если Иван Васильевич скажет, что жив муж, тогда отдам им петуха на радостях, дерется он очень, да и не нужен он в зиму-то».
Пришли, народу много. В сенях все жмутся, холодно уже на улице-то.
— Старец Краснопольских зовет, им далеко,а то дотемна не обернуться, — сказала женщина, келейница его.
Все удивились, не только мы. Как он все знает, всех видит, кто откуда, хотя лежанка его у глухой стены, из-за голландки ему в окошко не видать, да и нет ему нужды подглядывать.
Мы зашли, а он: «Идите, идите, а то теперь рано темнеет. Придет, придет, жди,»- благословил и вроде как выталкивает, машет рукой на дверь.
Нюрочка оглянулась. Голова старчика на подушке беленькая, бородка тоже беленькая, сам худенький, руки нежные, кожа просвечивает и горячие. Это Нюра почувствовала, когда он дал руку поцеловать. Она неумело как-то ткнулась губами в руку, а она горячая..
Вышли.
— Анюточка, что-то он даже спросить ничего не дал?
— А зачем спрашивать он и так все знает. Сказал же тебе: «Придет, жди»
Всю дорогу Евдокия молчала, а перед поселком говорит:
— Беги, Нюрочка, вперед, выведи моих двойняшек, я уже не буду заходить к вам, темнеет быстро.

Черновцы.

Виктор на опрятном крепком дворе гладит бычка, только приведенного с базара, хороший бычок, справный будет к весне, заживем.. Теперь все есть, коня еще в прошлом году купили и корову, да и вся живность есть, полный двор. На крыльцо вышла чернобровая хохлушечка:
— Викторе, Викторе! Ходимо вечеряти! — пропела она нежным голоском.
Виктору как копье в сердце вошло. Он смотрит сквозь чернобровую красавицу, а видит свою жену с длинной русой косой. Белый платочек соскользнул с ее головы, а на руках два ангелочка, мальчик и девочка. «Господи! Да как я мог забыть их, да чем же очаровала меня эта чужая жена, потерявшая своего мужа на войне?! Да как же я своих-то мог забыть?! Я же всю войну прошел с памятью о них. Может, ради них и жив-то остался?!»
Он с тоской оглянулся на полный скотины двор, на добротно отремонтированный дом и пошел спать в баньку, сказавшись хворым. Еле дождался ночи, положил в видавшую виды военную котомку краюху хлеба, сорвал с плетня еще мокрую после стирки гимнастерку и бегом побежал по дороге на станцию, по которой днём вел с базара бычка.
Прошло недели две. Скользя в подшитых валенках, бежит по первому снегу Нюрочка.
— Тетя Дуся! Тетя Дуся! Надевай свою обеднешную кофту да платок пуховый. Гость-то какой сейчас к тебе идет!
С бугорка на плотину спускается какой-то военный, налегке. Не по погоде одет.
— Витя, Витенька! — резанул слух отчаянно-ласковый призыв.
— Евдокия, Дуняша! Прости меня Христа ради!
Нюрочка, обнимая ребятишек, не знает, как себя вести. И двойняшки оробели, давно уже мамка не говорила им про отца.
А отец-то их потом рассказывал, как на Михайлов день после базара защемило его сердце, да так, что почти раздетый, без денег, бросив все, убежал он от чужой жены и добрался до родного дома, до родной своей жены и родных деток.
Сколько было радости на первых порах! Много кур для дорогого гостя порезали, на рождество Иоанна Крестителя родился у них сыночек Ванечка, а радости нет. Виктор работает в МТС, это далеко, приезжает только на выходной и то пьяный. А где он квартирует, Евдокия не знает и спросить нельзя: сразу брань, а то и побои. Что делать, как жить дальше? Кузьминки, а кур зарубить опять некому.
Опять к Иоанну Оленевскому за советом? А груднички? У Нюрочки тоже сыночек, но у нее-то вовремя родился. Её свекровь согласилась за обоими доглядывать на козьем молочке, и они побежали. Дети на молоке, а у них обеих грудь болит, распирает, уж и фуфайки мокрые стали, а старчик всё не принимает. Все уже ушли, а их не зовет.
— Нюрочка, загляни, напомни, может он не знает, что мы здесь, — с надеждой попросила Евдокия.
— Тетя Дуся, он на меня посмотрел, но ничего не сказал.
— Уж темнеет, как идти лесом? Пойду я сама зайду, — размышляя, сказала Евдокия и открыла дверь келии.
— Батюшка! А что же вы нас не зовете? — нерешительно со слезами спросила она.
— А что же ты петушка-то сиротам не отдала?
Евдокия рухнула на колени, больно ударившись об порожек