Продолжаем знакомить вас дорогие братья и сестры с книгой «На святом месте: Строчки из дневника», в одноименном разделе «На святом месте» опубликовано начало данного произведения.

Автор книги — Е.М. Егорова, председатель приходского совета и ктитор храма, построенного на малой родине священноисповедника — в селе Оленевка Пензенской области.

Доброе дело легко не делается,
а всё с трудом и терпением.
Прп. Моисей Оптинский

Осень. Огород убрали, слава Богу, и уехали жалельщики мои. Городские помогали собирать картошку, а копал брат Виктор. Он старше меня, силенок-то тоже маловато осталось, а я-то уж так совсем ослабла. Сижу на крылечке, смотрю на богатый урожай, рассыпанный на дорожке, никак не заставлю себя встать, хотя бы ботвой прикрыть крупную красно-розово-желтую кучу картошки. А она причудливая! В этом году думали, что совсем не будет урожая – засуха, а потом как влил дождичек, да такой, что на каждом клубне выросло еще по 3-4 картошины, размером больше основной.
Вечернее солнце слепит глаза, освещая крылечко и меня, наверное, красно-оранжевым цветом. Нет, сил нет, оставлю всё так до завтра, пойду лучше к святому роднику, искупаюсь, усталость как рукой снимет и силенок прибавит по молитвам старца Иоанна Оленевского.
– Здравствуйте, а в храм, т.е. в молитвенный дом, можно войти? – спросил незаметно появившийся бородатый мужчина с очень добрыми, но грустными глазами, глядя на вывеску перед дверью.
– Да, пожалуйста, поклонитесь мощам, – сказала я, подвинувшись, пропуская его внутрь дома. – Вы один?
Ответа долго не было, сквозь тюлевую штору на двери видно было, как человек молится, опускаясь на колени.
– Трое нас, священник с матушкой пошли к роднику, – наконец удостоил он ответом.
Значит, мне пока нельзя, пусть не торопясь омываются в водах целебного источника, нам всем есть что смыть и с тела, и с души.
– А Вы почему не пошли?
– Потом схожу, – снова, помедлив, сказал мужчина, чем-то похожий на монаха Ферапонта, такой же рыжий красавец, только более словоохотливый, не такой молчаливый, как Оптинский инок (один из трех монахов, убитых сатанистом на Пасху 1993 года).
– Вы откуда к нам?
– А я нашел информацию в интернете про Иоанна Оленевского, – перевел он разговор на другую тему, – но про Оленевскую церковь там что-то ничего нет.
– Да, у нас нет своего сайта.
– Зато мне односельчане про Вас много рассказали, – хитро улыбнулся «монах», – только одна почему-то говорила хорошее, а другая, перебивая свою соседку – плохое.
У меня почему-то не нашлось ответных слов. Мужчина улыбнулся:
– Знакомая ситуация, до боли знакомая.
– Кому знакомая?
В это время вернулись с родника двое попутчиков бородатого паломника – священник с матушкой, прошли в храм, огляделись, перекрестились и быстро вышли.
– Ну, мы поедем, Вы остаетесь?
– Да, – ответил бородач, – поезжайте с Богом.
Они вежливо попрощались и быстро уехали.
– А Вы как же теперь?
– У меня свои «колеса», Иваном меня зовут, – представился он наконец, садясь рядом со мной на ступеньках крыльца. – Я еще побуду здесь, уж больно легко мне как-то стало после молитвы в вашем храме, потом искупаться схожу. И к дубу меня обещался проводить парнишка с тачечкой. А меня прошу на «ты» называть, я хоть и с бородой, но еще молодой.
– А, Коля, да, он проводит, это сосед наш, напротив храма их дом. Многодетная семья живет в доме, где до 1932 года жил последний священник Оленевской церкви о. Димитрий с матушкой и девятью детьми.
Как-то незаметно для себя поведала я этому Ивану и о закрытии Введенского храма, и о мученичестве последнего священника, и об Иоанне Оленевском, и о строительстве нового храма в честь Иоанна Оленевского, и о восстановлении всего этого заветного местечка, «где Господь явил святого в давнем далеке».
Он только удивлялся:
– Как это у Вас тут всё легко и гладко получается: за такой срок построить храм? Видно, правда, что сила Божия в немощи совершается.
Мое возражение о том, что совсем не легко и не так гладко, Иванушка будто и не слышал. Когда я вникла в смысл того, что он говорил, пришло время удивляться мне.

Он, Иван Васильевич, человек военный, городской, хотя родился в деревне, где прожил до 14-ти лет. Рос он в большой трудолюбивой православной семье. После 8-го класса поступил в музыкальное училище (у них в семье и дед, и отец, и младший брат, ну, и он, конечно, играли на гармошке), бросил, поступил в военное училище, но послужил в армии недолго.
Эти годы запомнились только тем, что женился на красавице Марине. Родили сына и дочку. А потом жена заболела. Как он скорбел! Как молился! Сколько обещаний Богу давал! Жена не умерла, но стала инвалидом. Поначалу они очень из-за этого страдали. Потом смирились, а Иван так даже и порадовался в глубине души: «Теперь, мол, буду жить монахом, как Богу обещал». Но жена ему не верила, постоянно подозревала, хотя причин для этого не было, конечно.
В лихие 90-е уволился из армии в чине капитана. Дети хоть и «свили свои гнезда», но от помощи не отказались бы. Сын, правда, как-то пробился, открыл свое дело, а дочка нуждалась в помощи. Иван вернулся к родителям в деревню. Огород, сад, скотина – стало полегче. Обеспечивал и жену, и детей, особенно дочку. Когда хоронили отца Василия Ивановича, увидел свою сельскую Покровскую церковь.
Вспомнил, как в детстве лазили в нее через окна, дверь была заперта на огромный замок. Там на стенах были красивые лица видны, особенно яркие в алтаре. Ванька в детстве рисовал хорошо, понимал кое-что. Бабушка рассказывала о каждом изображении на стенах. Она в эту церковь всю жизнь ходила, в ней и крестились, и венчались, и отпевались. А потом зернохранилище было в этой церкви.
Теперь она стоит так же запертая ржавым замком на ржавых, кованных дверях, стекла выбиты, решетки тоже ржавые, отогнуты. Друг его Пашка сказал, что какие-то заезжие целую неделю ночевали в церкви, костер разводили прямо на полу. Потом то ли нарочно подожгли, то ли нечаянно загорелось. Балки деревянные сгорели – и крыша рухнула. Теперь вот церковь стоит, сердце разрывает. Крест на колокольне согнулся, как в поклоне…
А когда мать хоронили, и Креста уж не было, и верх колокольни обрушился. Это уж местные ребятишки, по примеру заезжих ночевальщиков, развели костер на колокольне. Как им нравилось лазить туда: далеко-далеко видно. И долазились, еле ноги унесли, обгорели многие. На всю жизнь память.

Солнце уж низко. Сосед Коля, не дождавшись, сам пришел звать гостя к дубу, и тоже заслушался. На закатном солнце борода Ивана стала ярко-красной, а глаза еще синее стали, даже с отливом в зелень, ну, вылитый Ферапонт. Уж холодно стало и тревожно. Гость так увлеченно рассказывает, а как он поедет ночью и куда? Он будто услышал мои мысли.
– Я сейчас закончу, а ночевать я с дядей Юрой договорился, он через два дома от Вас.
– Ну, тогда хоть в храм зайдем, а то комары заели.
Колю окликнули, и он большими прыжками побежал на зов матери. Иван было продолжил свое повествование, но вдруг опомнился:
– Ну, раз я ночую в Оленевке, то давайте завтра я опять приду, а Вы мне житие Иоанна Оленевского расскажете.
– Да у нас книжечка есть с житием.
– Мне живой рассказ послушать хочется.

Утро. Солнышко играет на гранях Креста храма в честь Иоанна Оленевского, «ожерельем с кулоном» пылает на золотом куполе. Господи! Хорошо-то как. Картошечка разложена в мешки по три ведра и стоит длинным рядочком, радуя глаз. Сложить бы под крылечко, да болячки не дают. Врач сказал, что тяжелее стакана не поднимать. Как не хочется болеть и стареть!
Вспомнилось, как года два назад очень хороший урожай был, сын приехал, картошку выкопал, а я собираю, да разве за ним успеешь? Илюшка, сын многодетной Марины, забежал с Евгением поздороваться. Щупленький, но сильный и ловкий мальчик.
– Ух, какая крупная! – удивился он, – а у нас мелкая.
– Если хочешь, набери себе мешочек.
– Я сейчас за мешком на велосипеде сгоняю.
Вернулся с дружком, Илюшей тоже зовут. Мальчик-богатырь. С ним еще один мальчик. Стали отыскивать самую крупную (не картошка, а кабачок) и фотографировать.
– Это у Вас от молитвы такая растет.
– Здесь же святое место, вот и растет, – сказал Илюша, по-хозяйски накладывая себе в мешок. А друзей наставляет собирать в кучки. Помогать, мол, старичкам нужно.
Сын, порадовавшись на таких тружеников, принес из магазина дыни: и длинную, и круглую; арбуз, еще каких-то вкусностей. Накрыл на лавочке вместо стола. Ребятки, увидев угощение, перестали играть, бросая друг в друга картошкой, и по-серьезному стали работать.
Впятером мы быстро собрали несколько кучек, свой мешок Илюша ловко пристроил на раму велосипеда и привалил его к забору.
– Ребята, всем мыть руки! – опять скомандовал тот же хозяйственный Илюшка, и все побежали к бочке с водой.
На столе-лавке красовались рассыпчато-красные арбузы, крахмально-желтые дыни, ну и всякие булочки. Давно не было таких арбузов, да и дынь тоже.
– По заказу, что ли? – удивились ребята, упиваясь арбузным соком, стишок даже вспомнили: «Даже нос и щеки – все в арбузном соке».
И вдруг, в разгар застолья, выбегает старенькая бабушка из-за дома с длинной палкой – и как врежет ею по спине мальчика, имя которого я не запомнила. А палка длинная, всем досталось. Она кричит какие-то ругательства, мальчик, пригнувшись и плача, убежал, она за ним. Мы все в шоке.
– Это ей наговорили, что Вы тут нас эксплуатируете, – со знанием дела прокомментировал шустрый Илюшка.
– Это кто же вас эксплуатировал, когда?
– А помните, мы около храма мусор собирали?
– И около родника, – добавил богатырь Илья.
– Да, какая же это эксплуатация? Да ведь в школе вас учат…

– Здравствуйте, – прервал мои воспоминания вчерашний гость, – не ждали?
Я пришел, как обещал, послушать про Иоанна Оленевского. Расскажете?
Пока я собиралась с мыслями, с чего начать, рыжий бородач один за другим стал подтаскивать мешки к крылечку. Сильный, ловкий, да такой догадливый.
– И откуда ты такой хозяйственный взялся?
– Все мы родом из детства, – ответил он крылатой фразой. – Я ведь до музыкального училища с отцом не только на гармошке играл, я ему во всём по хозяйству помогал. До 14-ти лет я всё умел делать: и пахать, и косить, и дрова рубить. Я и матери помогал: белье на речку носил полоскать, на коромысле воду носил, корову доил, когда маме некогда было. Старший в семье всегда первый помощник родителям.
– Жена, наверное, не нарадуется, что у нее такой муж, – забыла я уж ответить на первый его вопрос.
– Да, сначала мы не могли нарадоваться друг на друга. Я ее очень любил и жалел, а когда случилась беда – ее как подменили. Каких я только обещаний Богу не давал, как только не молился, чтоб она не умерла. И сейчас жалею.
– Жалеешь?
– Да, жалею. Старинное это слово очень емкое, точно отражает мои чувства. И люблю, и забочусь, и сочувствую, одним словом, жалею. А она не верит, капризничает, подозревает, ну, в общем, ревнует ко всем и ко всему. Когда увидел полуразрушенный храм в нашем селе, я обещал Богу восстановить его, чтоб только жила моя Марина. Храм стоит рядом со знаменитой усадьбой князей…
Фамилию князей он почему-то не назвал, но немного замявшись, продолжал:
– Я думал, разыщу потомков князей, налажу с ними связь, может, они захотят восстановить свое имение, ну, и церковь заодно. Мои тщетные поиски в интернете затягивались, а жена подозревала что-то другое… Тогда я решил обратиться к односельчанам, чтоб, собирая по малой лепте, самим начать восстановление. Они горячо откликнулись. Школьные друзья поддержали меня, особенно Пашка. Стали чаще собираться, размышлять, планировать. Но и это Марину пугало и раздражало. Нам посоветовали обратиться с этим предложением в епархию. Особенно радовался Пашка:
– Вот наконец-то выход из положения! Нам только документы нужно оформить!
– А Вы знаете, что такое оформить документы?!! – сказал Иван.
– Знаю, – еле успела вставить я.
– Отмежевать землю, оформить здание храма в собственность, создать приход, – продолжал он, не услышав моего ответа. – Трудно, но всё-таки виднелся свет в конце туннеля. Марине стало полегче, и это еще больше придало мне силы. Но пошли такие материальные расходы, о которых я не подозревал. Оформление документов растянулось на годы. Я стал раздражительный, обидчивый, чего раньше за собой не замечал.
– И я это испытываю в полной мере.
– Денег катастрофически не хватало.
– О! Какая знакомая ситуация, – уже мысленно сказала я.
– Я перевез жену в родительский дом, а квартиру в городе сдал втайне от Марины, устроился работать на стройку, занимался хозяйством, огородом и садом, пчел развел. Берег каждую копейку, продавал излишки молока, мяса, фруктов. Хорошо еще, сын укрепился в бизнесе и дочка во второй раз вышла замуж за делового, доброго парня. Но их я пока не обременял своими заботами, не зная, как они к этому отнесутся, – взахлеб рассказывает Иван. – Пашка мне здорово помогал, предвкушая что-то, но думали мы, видимо, о разном. Мне хотелось на своей родине оживить барскую усадьбу с храмом, а втайне надеялся, что Бог исцелит мою Марину, благословит моих детей и сторицей воздаст всем труждающимся во славу Божию. – Иван задумался, но ненадолго. – О чем мечтал Пашка, я тогда не подозревал, это потом я «раскусил» его желания.
– Ну, и как же ты «раскусил»? – наконец-то и я вставила свое слово в его возбужденно-эмоциональный рассказ.
– Да не то, чтобы «раскусил» – «поймал» с поличным, можно сказать.
У меня снова мелькнула мысль о знакомой ситуации.
– Мои друзья из города приехали: посмотреть, положить кирпичики. А я в это время занят был. Павел их встретил, рассказал о всех наших трудностях, а рассказчик он был превосходный, склонил на пожертвование, и они уехали, не дождавшись меня. Потом рассказывали, удивлялись нашим трудам во славу Божию. О Пашке рассказали, о толстой тетради, в которую он записал «кирпичики-пожертвования», и сказали, откуда он ее достал и куда потом положил. Я не подал тогда виду, не сказал им о своих подозрениях, нашел ту тетрадочку и спросил друга своего:
– Что это такое?
А он ответил:
– Найди другого дурака за так работать.
Ох, как я тогда страдал, вспоминая Пашкины паломнические поездки. Он привозил оттуда небольшие пожертвования, которым я был несказанно рад. Но записывал он имена в другую тетрадочку. Оказывается, он «дурил» и людей, и меня.
– Ну нет, дурил он только себя. А у людей, которые записывали кирпичики в его толстую тетрадь, Господь принял милостыньку. На этот счет ты, Ваня, не безпокойся. Это уж я точно знаю, была возможность убедиться.
Рассказ Ивана был не праздным, он это делал «между делом». И как только он находил дела? И картошку под крылечко сложил, мелкую отложил, чтоб отвезти тете Жене – она курам скормит. За водой с ним вместе сходили. В общем, он работал, а я только слушала и удивлялась:
– Ну, откуда ты такой деловой?
– Да я же говорю, из детства.
– Да, не зря пословица молвится: «Учи сына, пока он поперек лавки лежит».
– Правильно Вы подметили, а сейчас молодежь либо лежа на диване телик смотрит, либо, что еще хуже, в «интернете сидит». А чему там научиться?
Ну, а страдал-то я недолго. Откликнулись «потомки» князей – стали помогать, – обрадованно продолжал Иван. – Правда, потомки уже не князья – простые люди, но на хорошей работе один. Компьютерщик – кандидат математических наук, в Москве живет, зарплата у него «будь здоров». Заинтересовался так, до сих пор помогает. Купол он оплатил и колокола, и родных своих приобщил, те, правда, по «чуть-чуть», как они сами говорят, но эти «чуть-чуть» покрывают непредвиденные расходы.
– А священник Вам не помогает?
– Сначала к нам священников дежурных присылали. Каждое воскресенье служба была. А потом назначили настоятеля.
– Который вчера приезжал?
– Да, – как-то неохотно отозвался Иван, ну а я и не стала больше говорить на эту тему.
Дело близилось к обеду, много дел переделал нечаянный помощник, надо обедом хоть его накормить. Пошли в трапезную. А он опять: и воды принес, и картошку почистил, да уж не буду всего перечислять. Сроду мне никто так не помогал. Слава Богу, в холодильнике было кое-что. Не стыдно было угостить такого «доброхота». Он как знал, что я впоследствии запишу его рассказ, опять стал излагать, между делом, свое житье-бытье, забывая ложку в тарелке.
– Ну, спасибо Вам большое, надо собираться в дорогу.
– Дядя Ваня, пойдем к дубу? – подбежал Коля. И они ушли на родник и к дубу.
Прошло полдня, а я ничего так и не сделала. Но что это я? Сделала, и много чего, правда, не своими руками. Слава Богу: и дела намеченные сделаны, и человека выслушала, а может, даже помогла чем. Он выговорился, ему стало полегче – вот и хорошо.
Опять села на крылечко. Солнце ласковое, последние деньки «бабьего лета». Только теперь и понимаешь, почему это время года «бабьим летом» называется. Задумалась…
Вспомнилось, как готовились к первой литургии. Сколько было исхожено и изъезжено по мастерским, чтоб сделать иконостас, вернее, иконостасик, жертвенник, престол, аналои. Сколько слез-то было пролито. А денег-то – только те, что пенсия, да квартиру свою сдали. А с мужем-то сколько проблем из-за этого было!
Хотела заказать икону Иоанна Оленевского у художника. Оказалось, так дорого! Но поразмыслив, согласилась. Карандашный рисунок я сделала сама. Думала: «Вот выполню несколько портретов на заказ и закажу на вырученные деньги». А когда художник увидел, что икона с житием – цену увеличил раза в три-четыре. Ну что тут делать? Пришлось писать самой. Владыка благословил и пошла работа. Когда спрашивали, чем пишу, отвечала – слезами.
Надо было дочке еще помогать: внук-школьник и внученька-малышка совсем, и муж – третий внучек, самый капризный. А ведь еще два огорода и дача, тогда еще не продана была. И как же я всё успевала?
Иван вот спрашивал, верю ли я ему, что с документами беготни много. Еще как верю. Помощников в этих делах у меня почти нет, хотя вполне могли бы быть, но все отнекиваются, то ли правда некогда, то ли знают, что это за мука по кабинетам ходить.
А денег-то опять сколько надо?
И с настоятелем сколько было проблем! И певчих из города привозила, а это опять деньги… Это уже к пятому году учителя Оленевской школы осмелились, стали петь литургию. Разве в одну строчку запишешь, сколько надо было литературы музыкальной. И как мне тогда помог Господь устоять на этой тропе?!
Каждую зиму попеременно сидела то за мольбертом, то за машинкой. Облачения для священников шила сама, к каждому празднику свой цвет. И в храме все ризы шила.
Господи! Как же всё это было, как Ты укреплял?!
– Здравствуйте, Елизавета Михайловна, – вывел меня из оцепенения чей-то очень знакомый голос.
– А, Нина Васильевна, какими судьбами?
– Да вот, заехала поделиться с Вами радостью. Помните, приезжала с Вами в келью, когда Вам ее передавали? В келью на улице Колончик.
– Помню, конечно, где батюшка жил последние годы у сестры Натальи.
– Я тогда не очень вникала во всё происходящее, т.к. молилась усердно батюшке Иоанну Оленевскому, чтоб исцелил мою больную спину. Я же сорвала ее, уж несколько лет мучаюсь. Отец у меня старенький, больной. Ухаживая за ним, и сорвала спину-то.
– Ну, что дальше? – не терпелось мне.
– Ну что? С того дня ни разу не безпокоила меня спина. Вот выпал случай, заехала поблагодарить чудотворца. Можно я к деснице пройду?
– Да, конечно, можно, проходи.
– Елизавета Михайловна, а дядя Ваня уехал! – кричит запалившийся от быстрого бега Коля.
– Как уехал? И не попрощался!
– Ему позвонили, и он сразу уехал, еле успел искупаться в купели. Он сказал, что еще приедет сюда. Я ему всё рассказал: и про дуб, и про родник. Ему понравилось.
А я так и не рассказала ему житие старца Иоанна Оленевского…